Форум по книгам Рины Аньярской
Вс, 15.12.2024, 01:20
Доброй ночи,
Гость!
Надежда умирает последней. Читать
| |
Rina-Anyar | Дата: Сб, 16.06.2018, 00:02 | Сообщение # 1 |
Архивариус
Писатель
Группа: Аньяры
Сообщений: 435
Награды: 75
Статус: В реале
| Роман-противостояние НАДЕЖДА УМИРАЕТ ПОСЛЕДНЕЙ Возрастное ограничение: 18+ Литературный редактор – Марина Мягких Корректор – Евгения Романычева Фотоиллюстрации – Антон Ярко Каллиграфия на старофранцузском в иллюстрациях –Станислава Радецкая Исторические консультанты – Артём Шабанов, МихаилЕрунов Оглавление
Часть I. Когда теряешь надежду Глава 1. По воле Бога и матери Мадлон Глава 2. Всё для тебя Глава 3. Письмо Глава 4. Спасти любой ценой! Глава 5. Подруги Глава 6. Сомнения викария Глава 7. Неожиданный гость Глава 8. Упадок сил Глава 9. Помощь воспитанниц Глава 10. Маргарита Глава 11. Дочь барона де Бельгарда Глава 12. Солнце в доме де Сентон Глава 13. Дождь Глава 14. Покровитель Глава 15. Новое видение Глава 16. Особняк Венеры Глава 17. Суета сует Глава 18. По следам Непойманного
Часть II. Только Надежда! Глава 1. Путь в неизвестность Глава 2. Филипп Глава 3. Вдохновение Глава 4. Отъезд Глава 5. Монастырь Глава 6. Новиция Глава 7. Белый призрак Глава 8. Дыхание смерти Глава 9. Маркиз Глава 10. Проверка на прочность Глава 11. Опасность Глава 12. Последний шаг Глава 13. Мадам Генерал Глава 14. Встреча Глава 15. Олон Глава 16. Вызов Глава 17. Возвращение Эпилог
Ссылка на сайт с аннотацией. Купить в Паблике автора. Отзывы.
Часть I. Когда теряешь надежду
Глава 1. По воле Бога и матери Мадлон
Говорят, что глаза – зеркало души. А вот зеркалом чего являются волосы? Голову Ленитины де Сентон – дочери небогатого провинциального барона – с детства украшали локоны, упрямо вьющиеся в крутые крупные кольца смолянисто-чёрного цвета. Эти длинные роскошные волосы всегда были предметом гордости как самой девочки, так и её родителей. Сентоны не отличались ни богатством, ни знатностью. Пятнадцать лет назад глава семьи получил наследство от бездетного дяди, погибшего при осаде Ла-Рошели: титул и крохотное имение Бель Эр, доходов от которого едва хватало, чтобы содержать жену и детей. Из пяти рождённых выжили только двое – Мишель и Элена-Валентина, которую с детства называли Ленитиной. Мадам де Сентон исповедовала протестантство, поэтому о каноническом имени девочки в доме барона очень быстро позабыли. Воспитанием сына и дочери женщина занималась исключительно сама, предпочитая не нанимать гувернёров. Впрочем, делалось это скорее из соображений экономии, чем из гордости. Когда пришло время подумать о будущем Ленитины, родители решили отправить её на год в пансион урсулинок. Его открыла известная в провинции аббатиса – мать Мадлон, настоятельница женского монастыря святой Маргариты при крохотном городке Серсе. Выпускницы пансиона славились кротостью нрава, набожностью и здравомыслием, что очень высоко ценилось у провинциальных женихов. А родной город Сентонов – Ребон, расположенный на западной оконечности Франции, был настолько далеко от сияющей столицы, что думать об ином предназначении для юной дворянки не приходилось. К тому же орден урсулинок занимался образованием местных девушек совершенно бесплатно, а воспитанницы находились на полном содержании монастыря. Поэтому за год Бель Эр намеревался скопить денег, чтобы обеспечить дочери приданое. Шесть месяцев провела Ленитина в пансионе, изучая грамматику, живопись и женские премудрости, которыми церковь разрешала интересоваться юным барышням. Летом по просьбе старшего брата родители забрали её в родной дом на месяц, после чего снова вернули в пансион для продолжения обучения. Но, передавая дочь аббатисе, Антуан де Сентон, барон де Бель Эр неосторожно обмолвился, что Ленитина уже сговорена, и к зиме, когда девушке исполнится семнадцать, он заберёт её из пансиона, чтобы выдать замуж. Всё бы ничего, только наречённым мадемуазель де Сентон оказался сын известного в городе немецкого банкира, переселившегося из Пфальца во Францию в начале затянувшей войны между католиками и протестантами . Войны, которая в те годы ещё не называлась Тридцатилетней и провозглашалась как Священная – то есть война за веру. А для матери Мадлон принадлежность юноши к германцам означала лишь одно – еретик.
В крохотной келье было темно и душно. Ленитина стояла на коленях перед распятием, но не молилась. Девушка вспоминала семью и Ганца – своего любимого, единственного и ненаглядного Ганца. Прикрыв глаза, мадемуазель де Сентон окунулась в тот загадочный и прекрасный мир грёз, куда было легко перенестись, но оставить который получалось крайне сложно. Грубо пошитый белый вимпл покрывал кудрявую голову Ленитины, пряча под тканью роскошные чёрные локоны. Бесформенная одежда, похожая на рясу монахини, скрывала в своих многочисленных складках точёную девичью фигурку с давно округлившимися формами. Личико юной воспитанницы пансиона урсулинок было очаровательным. Правильные мягкие черты вчерашней девочки обещали стать особенно притягательными, когда девица войдёт в сок и станет женой любимого мужчины. Густые тёмные реснички и ровные дуги бровей подчёркивали бледность её аристократических щёк, на которых в этот миг играли отблески одиноко горящей свечи. В таком освещении лицо Ленитины становилось ещё милее, а сама девушка – ещё прелестнее. На деревянном столе стояла скудная монастырская трапеза, оставшаяся с вечера нетронутой. В келье царила полная тишина. Нарушая покой ночи, в коридоре послышались тяжёлые гулкие шаги, в замочной скважине противно заскрежетал ключ, и дверь с мерзким скрипом отворилась. На пороге появилась пожилая объёмная аббатиса в тёмной рясе.
Настоятельница происходила из богатой мещанской семьи. Её отдали монастырю семилетней девочкой, поэтому она никогда не знала мирской жизни, прилежно исполняя обязанности новиции. В шестнадцать лет юная душа приняла постриг и стала называться сестрой Мадлон. Как позже призналась на смертном одре её мать, ребёнок был прижит на стороне от проезжего офицера гвардии, поэтому не мог оставаться в доме законного супруга женщины. Явление, собственно, рядовое и ничуть не удивительное для своего времени. Поэтому на происхождение приплода закрывали глаза и… отдавали его в монастырь, чтобы таким образом замолить перед Господом грех. Строгое урсулинское воспитание и холодная кровь родного отца-вояки наложили отпечаток на характер будущей матери Мадлон. Её пухлое квадратное лицо отличалось особенно жёстким, если не сказать каменным, выражением. И это особенно бросалось в глаза на контрасте с испуганным и вмиг побледневшим юным личиком Ленитины, которая мгновенно отреагировала на отвратительный звук внешнего мира, вырвавший её из мира грёз. В больших тёмно-карих глазах воспитанницы отразился страх. – Молилась? – сухо спросила настоятельница, пройдя в центр кельи. Ленитина промолчала. – Нет?! – догадалась аббатиса, и её пронзительный взгляд впился в лицо девушки. – И о чём же ты, бесстыжая, мечтала пред распятием? Сентон опустила взгляд, прикрыв глаза ресницами. Мать Мадлон перевела тяжёлый взор на стол и недовольно повела пухлыми губами. – Опять не притронулась. С утра маковой росинки во рту не было! Не одной же духовной пищей питаться, – гавкнула аббатиса. – Тебе предстоит дальняя дорога, и я не желаю, чтобы ты доехала трупом! – Я не хочу в монастырь, – робко произнесла девушка, исподлобья глянув на настоятельницу. – Элена-Валентина де Сентон! – повысила голос мать Мадлон. – Как смеют твои уста произносить столь богохульные речи! – Но, матушка… – едва попыталась возразить воспитанница, как резкий жест монахини оборвал её. – Молчи! Молчи, недостойная! Аббатиса с грозным видом приблизилась к Ленитине. Девушка отпрянула, издав едва слышный вскрик. Мать Мадлон схватила её за руку, с удовольствием почувствовав, как задрожало от страха юное тело. Мадемуазель де Сентон панически боялась урсулинки… – Я не хочу… Не хочу…
– Негодная! – прошипела аббатиса, наотмашь ударив девушку по щеке. – На тебя выпал жребий Господень, и ты обязана подчиниться, как смиренная раба! Едва мать Мадлон выпустила руку воспитанницы, Ленитина отползла в угол, под распятие, словно ища у Христа защиты, и дрожащим голосом произнесла: – Нет, лучше я умру, чем позволю заживо похоронить себя в этом каменном мешке! Я не хочу. Не хочу! Аббатиса медленно, но неумолимо приближалась к своей пленнице, и Ленитина прекрасно знала, что ничем хорошим для неё это не закончится. Рука у настоятельницы была тяжёлой. Ещё дважды наградив непокорную воспитанницу пощёчинами, мать Мадлон ровным голосом сказала как отрезала: – Я и не спрашиваю твоего желания. Ты должна стать Христовой невестой и станешь ею! Я обещала Его Преосвященству новую монахиню с ангельским голосом и кроткой внешностью для хора монастыря святой Женевьевы, а значит так и будет! Лицо Ленитины запылало. Внезапная вспышка гнева напомнила ей о дворянском достоинстве и врождённом упрямстве, от которого не смогли излечить даже стены пансиона. Сентон упёрлась обеими руками в пол и, с ненавистью глядя на свою мучительницу, прошептала сквозь зубы: – Ах, вот как! Это пострижение, кому оно нужно: Вам или Богу? Но настоятельница ничего не ответила. Молча развернувшись, она покинула убогую келью и снова заперла воспитанницу на ключ. Затворница без сил опустилась на холодные плиты пола. Тело её горело, голова кружилась и гудела, словно колокол, в глазах помутилось. События последних дней, которые мадемуазель де Сентон провела взаперти, сложились в единую картинку: и приезд епископа Сентонжского месяц назад, и смотр воспитанниц, и нездоровая суета в пансионе… От мыслей, что она ничего не может сделать и никак не сумеет сообщить родным о предстоящей беде, Ленитина лишилась чувств.
Ссылка на Интернет-магазины. Купить в Паблике автора со скидкой 50%.
Дверь в другую реальность
|
|
| |
Rina-Anyar | Дата: Сб, 16.06.2018, 00:03 | Сообщение # 2 |
Архивариус
Писатель
Группа: Аньяры
Сообщений: 435
Награды: 75
Статус: В реале
| Поднимая руку на воспитанницу, мать Мадлон даже не подозревала, насколько тяжёлыми последствиями это обернётся – Ленитина впала в забытьё. Впрочем, пощёчины были лишь одной из причин глубокого обморока девушки, и причиной менее существенной. Непокорный нрав и упорное сопротивление тиранству, которое олицетворяла безжалостная аббатиса, – вот вторая и истинная причина внезапной болезни юной де Сентон. Никогда ранее не сталкиваясь с подобным унижением, Ленитина внутренне бунтовала против происходящего, и в итоге её организм нашёл лучший выход – заболеть. Недуг, который подкосил воспитанницу матери Мадлон, сделал невозможным её скорый переезд в монастырь святой Женевьевы. К тому же всю ночь девушка провела на холодном полу и окончательно простудилась. Пришедшая утром в келью сестра Сабрина обнаружила воспитанницу в ужасном состоянии: её лоб горел, щёки пылали, а сознание никак не возвращалось к телу. По приказу настоятельницы монахини перенесли больную на кровать и оставили при ней сиделкой Сабрину. Она неотлучно находилась рядом с Ленитиной, пока та не пришла в себя. Едва с губ девушки слетел лёгкий вздох, сестра наклонилась к ней и тронула за плечо: – Элена-Валентина, ты очнулась? Ты слышишь меня? Сентон с трудом разомкнула глаза, подняв отяжелевшие веки, и всмотрелась в белое пятно перед собой. Фокус постепенно вернулся, и девушка узнала монахиню. – Сабрина, это ты? – Я, ангелочек, – ласково отозвалась сиделка. – Что случилось? У меня ужасно болит голова… И всё тело ломит… – У тебя горячка, тебе нельзя подниматься и много говорить, – ответила Сабрина, отжимая холщовую тряпку и прикладывая прохладный компресс к голове страдалицы. – Значит, я заболела… – прошептала Ленитина, обратив взор к серым камням потолка. «Это значит – приговор отложен!» – с облегчением подумала девушка. Робкий свет одинокой свечи, воткнутой в канделябр у изголовья кровати, отбрасывал на личико воспитанницы пансиона жёлтые блики, танцующие на её бледных щеках замысловатые танцы. В таком освещении Ленитина всегда больше походила на лик с иконы, чем на живого человека, и сестра Сабрина в очередной раз отметила это сходство. Сердце монахини сжалось – ей стало бесконечно жаль юное невинное создание, которое вовсе не планировало класть свою молодость и красоту на алтарь храма. У Ленитины, в отличие от девиц, принимающих постриг добровольно, был жених из крови и плоти. Дверь скрипнула, словно к ней кто-то прильнул со стороны коридора. Монахиня вмиг подскочила с табурета и ураганом подбежала к створке. Мгновенно её распахнув, она шикнула в темноту: – Анна, марш к себе! Вот негодница! Шпионить вздумала! Захлопнув дверь и ворча под нос «Вот точно шпионка!», Сабрина вернулась к кровати. – Не ругай Анну, – попросила Ленитина. – Она ещё ребёнок. – Ругай не ругай, а болтать она горазда. Все одиннадцать скоро узнают, что с тобой стряслось. – Сабрина!.. – позвала монахиню Ленитина, приподнявшись с подушек, но та быстрым движением снова заставила её лечь. – Не поднимайся, Элена-Валентина. Сейчас я распоряжусь, чтобы тебе принесли бульон, а потом попробуешь уснуть. Уходя, Сабрина бережно поправила одеяло будущей новиции и убрала за подушку копну её чёрных непослушных кудрей. Через полчаса немного подкрепившись куриным бульоном, мадемуазель де Сентон погрузилась в сон. Ленитине приснился дом. Добрые глаза отца, заботливые руки матери, немногословный старший брат… И, конечно, она видела любимого жениха, который нежно обнимал её за талию. Воображение нарисовало его сильные руки, могучие плечи, прямой красивый нос, чёрные, как угольки, глаза, чётко очерченные тонкие губы и слегка затупленный подбородок. Ленитине снилось, что она ворошит тёмные волосы Ганца, укладывая их в затейливую причёску, а он, как прежде, целует её крутой завиток, мечтая о том времени, когда будут называться мужем и женой.
В трёх смежных комнатах крохотного пансиона урсулинок располагались учебный класс, общая спальня девушек и уборная. Здесь воспитанницы и жили, и обучались, и просто проводили свободное время. Обычно урсулинки брали на воспитание только девиц из неблагородных семей. Но в провинциях часто случалось и так, что обедневшие аристократы не имели иной возможности дать дочерям образование, поэтому отдавали их в бесплатные пансионы ордена. Младшей из воспитанниц было всего двенадцать лет, а старшей едва минуло восемнадцать. Как часто водится в пансионах, у каждой воспитанницы было своё прозвище. Например, дочь монастырского пекаря Анна Фурьё, которая подслушала разговор Ленитины с сестрой Сабриной, называлась «шпионка». Эта шустрая вертлявая тринадцатилетняя девочка с неокруглившимися формами была для воспитанниц настоящим кладезем информации, приносящей все сплетни из монастыря. Самая бойкая девочка среди пансионерок – дочь бедного гасконского дворянина Аделис де Су – с гордостью носила прозвище Шалунья. Ей было тоже тринадцать. Тоненькую девушку четырнадцати лет по имени Эжени Лафоре с волнистыми каштановыми волосами и светло-зелёными широко распахнутыми глазками за грациозность и изящество подруги прозвали Веточкой. А пятнадцатилетнюю златокудрую красавицу из Шаллана, дочь барона д’Олона – Маркизой. Её родители через своих матерей принадлежали к побочным веткам Лотарингских принцев. Семнадцатилетнюю дочь богатого ребонского мещанина Анжелику Прегийак нарекли Мирчей за сходство с индийской мифической царевной. Чёрные волосы смуглолицей девушки отливали синевой, а тёмно-карие глаза были так выразительны, что завораживали любого. Такая внешность досталась Анжелике от матери – андалузской красавицы, которая вышла замуж за француза ещё до начала Тридцатилетней войны. Самая старшая воспитанница – темноглазая южанка Маргарита Бофор, чья кожа отливала бронзовым загаром, называлась среди подруг коротким именем Марго. Девица провела в пансионе всю свою сознательную жизнь. Её фамилия напоминала всем о небезызвестном опальном герцоге – впрочем, на этом всякая связь с видным аристократом и заканчивалась, о чём родители Маргариты сразу сообщили аббатисе, когда передавали на её попечение свою шестилетнюю дочь. Младших девочек, которые ещё не проявили характера, называли короткими ласковыми именами, образованными от их канонических имён: Жанетта, Мелин, Лу-Лу, Марси и Ноэллин. Ленитину воспитанницы прозвали Феей, а для удобства называли коротко – Лен. Сейчас в классе находились десять юных созданий, все – в одинаковых просторных балахонах с зачёсанными назад волосами, прикрытыми светлыми вимплами. Воспитанницы по своему обыкновению занимались работой: шитьём или вышивкой – и вполголоса переговаривались. Образование в пансионе урсулинок все девочки получали бесплатно, находясь на полном содержании монастыря, поэтому отрабатывали свой хлеб рукоделием. У окошка сидела дочь шалланского барона, крещёная именем Фантина как младший ребёнок в семье аристократа. На красивом веснушчатом личике девицы выделялись крупные глаза оттенка небесной выси, какой она бывает только в середине июля. В пансионе матери Мадлон она жила уже семь лет и быстро стала любимицей аббатисы. Фантина по прозвищу Маркиза была единственной, чьи родственники регулярно жертвовали на содержание обители приличные суммы, поэтому настоятельница не спешила расставаться с нею. Оторвавшись от работы, девица обратилась с вопросом к самой старшей из воспитанниц: – Скажи, Марго, если родители Лен откажутся отдавать её монастырю, то и мать Мадлон ничего не сможет сделать? Южанка ответила низким грудным голосом, не отрываясь от шитья: – Ничего. – Нужно как-то сообщить им о пострижении Феи! – вступила в разговор Эжени. – Но как? – развела руками златокудрая Маркиза, обратив взор на подругу. В этот миг Шалунья – низкорослая девочка с нескладной угловатой фигуркой и неприметным лицом – отбросила свою вышивку в сторону и, подобрав не по росту длинную юбку, спрыгнула с высокого стула на пол и притопнула ножкой: – Ничего у нас не выйдет! Мы ничем не сможем помочь Ленитине! – Но ведь есть верный способ, – попыталась возразить златовласая Фантина. Аделис мгновенно её перебила: – Какой? Что ты предложишь, Маркиза, что? – Письмо, – вставила Эжени. – Это мы должны написать письмо? – усмехнулась Шалунья и положила ладонь на грудь. – Мы? Затворницы матери Мадлон? – Да, можно написать письмо своим родителям. А в него вложить весточку для родителей Феи, – утвердительно кивнула Веточка. – Неужели они не передадут его? – Ничего не выйдет, – отрицательно повела головой Аделис и поджала тонкие губы. – А Шалунья права, – опустив голову, проговорила Маркиза. – Все наши письма настоятельница читает… – Но родители Лен… – попыталась возразить Эжени и не нашлась, что ещё сказать. По классу разнёсся густой голос Маргариты: – Они узнают, но будет поздно. Воспитанницы вмиг притихла. Бофор продолжала шить, невозмутимо втыкая иголку в ткань. В образовавшейся тишине был слышен даже скрип тонкого металла. Через мгновение в коридоре раздались быстрые шаги, дверь с шумом распахнулась, на пороге появилась раскрасневшаяся от бега и возмущения Анна Фурьё. – Нет, вы только подумайте! – возмущённо прокричала Шпионка. – Эта Пресвятая Гаскония довела Фею до горячки! У неё жар! И держат её всё там же, в келье монастыря! – Аннета! – в сердцах воскликнула самая младшая воспитанница с круглыми щёчками и побежала к Фурье. – Жаннета! – в тон ей отозвалась подруга, и девушки, обнявшись, плюхнулись на ближайшую скамью. – Ей совсем дурно? – не отрывая глаз от работы, спросила Маргарита. – Да, – ответила Анна. – О, Господи! Мы должны что-то сделать! – прошептала Эжени и со вздохом опустилась на скамью возле учебного стола. Маркиза поспешно подошла к подруге и, погладив её по голове, участливо прошептала: – Веточка, только не плачь! Нам всем тяжело, но мы действительно ничем не можем помочь нашей Феечке… – Но сидеть сложа руки! Я так не могу! – Да замолчите вы когда-нибудь? – впервые подняла голову Маргарита и с укором посмотрела на девочек. – От ваших воплей Ленитине лучше не станет. Чёрные глаза мадемуазель Бофор вдруг засияли фосфорическим блеском, что говорило о переполнении её хорошенькой головки тяжёлыми думами. – Марго, конечно, права, – впервые подала голос Анжелика, сидевшая в дальнем углу класса, и обвела подруг взглядом. – Если помогать, то не словами, а делами. А от причитаний и молитв дело с места не сдвинется. Мы три дня молили о помощи. А толку? Две старшие воспитанницы: Бофор и Прегийак – с первых дней стали лучшими подругами Ленитины де Сентон. Они знали о её помолвке с немцем и, несмотря на набожность, не осуждали выбор семьи Сентонов, не считали брак с кальвинистом греховным. Златокудрая Маркиза присела рядом с Веточкой. Аннета и Жаннета притихли на своей скамье и следили глазами за тем, как Шалунья деловито расхаживала по классу, высоко подобрав юбку просторного и не в меру длинного балахона. Все понимали, что Аделис де Су перебирает всевозможные планы действий.
К вечеру Ленитине снова стало плохо, и мать Мадлон велела сестре Сабрине остаться у кровати больной на ночь. Вернувшись в свою келью, аббатиса обнаружила два свежих письма для воспитанниц. Разумеется, прежде чем передать их девочкам, настоятельница вскрыла конверты перочинным ножом. Первое послание было для Аделис от родной сестры её отца-вдовца, второе – для Ленитины от её родителей. Мать Мадлон прекрасно понимала, что, не дождавшись в срок ответа от дочери, Сентоны могут заявиться в пансион или прислать сюда её брата и жениха. Игра в молчанку могла выйти боком. Но позволить затворнице хоть намёком сообщить родне, что она не хочет уходить в монастырь, аббатиса не могла. Оставался один лишь выход – писать ответное послание самой. От имени Ленитины… Конечно, подделать почерк девицы было невозможно и, тщетно промаявшись с этим занятием битый час, настоятельница в итоге решила прибегнуть к старому проверенному способу: она написала письмо от своего имени, сообщая, что Ленитина де Сентон решила посвятить жизнь Богу и дала обет молчания, готовясь к постригу. Поэтому, чтобы мирское не отвлекало её от суеты, она не может сама написать родственникам. Оставалось лишь заполучить оригинальную подпись мадемуазель де Сентон, тогда близкие не смогут не поверить в правдивость этой новости. Впрочем, в успехе своей задумки аббатиса уже и не сомневалась. «Со мной Бог!» – решила женщина и сложила листок пополам.
Утром, сразу после первой мессы в храме, аббатиса пришла в келью к Ленитине, которая практически не спала всю ночь, изнывая от жара. Несмотря на то что воспитанница ослабла, биться с нею матери Мадлон пришлось долго. Упорная и упрямая девица никак не соглашалась ставить подпись на бумаге, не прочитав её содержания. Но отступать настоятельница не собиралась, совмещая угрозы с уговорами. В итоге обессиленная Ленитина сдалась, оставив росчерк на жёлтом листке. «Всё! Вот ты и в моих руках, Элена-Валентина де Сентон», – торжественно думала мать Мадлон, покидая келью будущей монахини. Откинувшись на подушки, Ленитина почувствовала, как долго сдерживаемые слёзы защипали её глаза. «Вот и всё, – подумала девушка. – Я больше никогда не увижу маму, папу, Мишеля и Ганца… Я подписала свой смертный приговор… О, Ганц! Мой милый любимый Ганц! Ты никогда не узнаешь, что я не по доброй воле предала нашу клятву…» Солёные ручьи потекли из глаз юной аристократки, и она уже не пыталась их остановить.
После второй мессы мать Мадлон отправилась в свой кабинет в здании пансиона и послала одну из сестёр, обслуживающих богадельню, за Маркизой. Едва монахиня вошла в класс, воспитанницы поднялись и услышали привычный приказ: «Фантина, Вас немедленно вызывает матушка-настоятельница». Девицы переглянулись. Златокудрая красавица медленно поднялась и вышла следом за сестрой. Оказавшись в келье аббатисы, Маркиза приветствовала её поклоном и поцеловала руку настоятельницы со словами: – Да благословит Вас Господь, матушка. – У меня к тебе поручение, Фантина, – механическим голосом проговорила аббатиса, пристально глядя в глаза своей любимицы, и протянула ей два конверта. – Вот это письмо отдашь мадемуазель де Су. А это отнеси почтарю. Маркиза покинула келью настоятельницы с трепещущим сердцем – у неё в руках волею судеб оказался ключ к спасению Ленитины! О содержании бумаги, которую она держала в руках, несложно было догадаться: аббатиса сообщала родственникам своей воспитанницы, что Ленитина больше не вернётся в Ребон. Прибежав в классы, Фантина едва дождалась, когда у девушек будет перерыв. Собрав пансионерок в кружок, она отдала Шалунье один из конвертов. Аделис посмотрела на адрес и, скривив рожицу, отложила письмо в сторону. – От тётушки. А кому второе? – Это письмо к родителям Лен! – прошептала Фантина. – Лен?! – хором ахнули все десять девушек. – Вот так удача! – подпрыгнув на месте, воскликнула Веточка. – Фортуна благосклонна к нам! – Не спешите радоваться, – промолвила Маргарита, беря в руки конверт. – Мы не можем вскрыть эту печать, не сломав её, а такое почтарь не примет. И бумаги, чтобы сделать новый конверт и вложить в него этот, у нас тоже нет. – Что же делать? – спросила Фантина, обратив к старшей воспитаннице умоляющий взгляд. – Придумай что-нибудь, Марго, ты ведь самая умная!
– Дай перо! – после недолгих раздумий ответила мадемуазель Бофор. Получив желаемое, Бофор села за стол и написала на оборотной стороне конверта мелкими буквами лишь одна фразу: «Спасите Лен!» Этого было вполне достаточно, чтобы посеять подозрения в душе родственников девушки, по доброй ли воле она приняла решение уйти в монастырь, как сообщала им настоятельница… Взяв конверт, Фантина со спокойным сердцем убежала на почту. Вечером того же дня, едва жар Ленитины немного спал, она узнала через сестру Сабрину, что мать Мадлон, минуя традиции, уже назначила день пострига в монастыре святой Женевьевы – через неделю Элена-Валентина де Сентон перестанет существовать… Услышав вести, девушка потеряла всякую надежду на спасение от неминуемой участи. Но мириться с таким положением дел Ленитина не собиралась, и её организм снова прибегнул к знакомому способу – девушка впала в горячку и провалялась без памяти ещё три дня. Всё это время добрая сестра Сабрина не отходила от постели больной, а воспитанницы не переставали молиться, чтобы письмо вовремя дошло до адресатов.
Ссылка на Интернет-магазины. Купить в Паблике автора со скидкой.
Дверь в другую реальность
|
|
| |
Rina-Anyar | Дата: Вт, 10.11.2020, 18:22 | Сообщение # 3 |
Архивариус
Писатель
Группа: Аньяры
Сообщений: 435
Награды: 75
Статус: В реале
| Глава 2. Всё для тебя Темноволосый юноша стоял среди плодовых деревьев в саду, разбитом позади небольшого особняка, который всем своим видом говорил: «Да, мои хозяева небогаты, но содержат меня в чистоте». Взгляд светло-серых блуждающих глаз молодого человека, как и всё его существо, был обращён в неизведанное. В жилах его текла немецкая кровь, на что намекали жёсткие черты лица, особенно массивный притупленный подбородок, не свойственные французам. Но задумчивый вид придавал лицу юноши особенную выразительность, и если бы в этот миг в саду оказалась хорошенькая француженка, она непременно нашла бы его милым. Впрочем, вряд ли бы немец заметил хоть кого-то рядом – настолько он был погружен в свои мысли.
В памяти юноши явственно всплывала его первая встреча с возлюбленной. Настолько явственно, словно всё происходило не десять лет назад, а здесь и сейчас… Тот же сад, те же аллеи. Утренний воздух чист и прохладен. В городе царит необыкновенная тишина, а он – девятилетний мальчишка – гуляет между деревьев, которые кажутся ему гигантскими, и мечтает о будущем… Он случайно забрёл в соседский сад – калитка была не заперта. Когда позади него послышался шелест женского платья, мальчик обернулся. Он заметил только край светло-розовой юбки-колокола, выглядывающий из-за могучего ствола старого дуба. В ребёнке проснулся интерес, и он направился к незнакомке, которая оказалась в тихом саду в столь ранний час. Важно обойдя дерево, мальчик увидел присевшую на корточки черноволосую девочку, чьи роскошные локоны, собранные на затылке, спускались вдоль плеч до пояса! – Добрый вечер, мадемуазель, – галантно раскланявшись, произносит мальчик с едва заметным немецким акцентом. Девочка проворно поднимается, машинально одёрнув подол юбки, и обращает к незнакомцу своё чистое белое личико. Ей лет шесть или семь, не больше. Её щёчки ещё круглы, словно у младенцев, зато в глазах уже сейчас заметен истинно женский интерес к противоположному полу. Брюнетка, ничуть не испугавшись незваного гостя, приседает в лёгком книксене , как учила её мать. – Добрый вечер, сударь. – Вы здесь гуляете? – с детской непосредственностью интересуется мальчик. – Да, это сад моего отца и я часто тут гуляю, – мило улыбаясь, отвечает очаровательное создание, не переставая рассматривать случайного гостя. – А я не заметил, что это уже чужой сад… – Сад проходной, калитка до ночи не закрывается, – успокаивает его собеседница и улыбается. – А что Вы делали? – пытаясь заглянуть за ствол дуба, интересуется мальчик. – Смотрела за мотыльком, – отвечает брюнетка, повернув личико к подножию могучего дуба. – Он очень милый и, кажется, живёт здесь. Мальчик приближается к девочке и смотрит через её плечо. – Да, очень красивый… И в этот миг мотылёк взмахивает яркими крылышками и поднимается ввысь. – Улетел! – восклицает гость сада. – Улетел… – тихо отзывается маленькая хозяйка. – А как Вас зовут? – вдруг обернувшись к девочке, спрашивает мальчик. – Ленитина де Сентон, дочь барона Бель Эр. – Какое необычное имя! – Я Элена-Валентина по крещению, но Ленитиной зовёт меня мама. – Очень красиво! Можно и мне Вас так называть? – Можно, – кивает брюнетка. – А Вас как зовут, сударь? – Ганц фон Баркет, – чеканит в ответ мальчик, щёлкнув каблуками. Глаза хорошенькой Ленитины заметно округляются. – О, так Вы сын нашего соседа – немецкого банкира? – Да, именно так, – кивает Ганц. Девочка снова одарила его улыбкой. Парнишка предложил собеседнице руку, которую она охотно приняла, и стал важно прогуливаться со своей дамой по саду, не зная, что всё это время из беседки за ними украдкой наблюдает баронесса Бель Эр. Редкие прохожие, сокращавшие путь до дома через проходной садик Сентонов, оглядывались на очаровательную парочку и улыбались ей. Дети оживлённо беседовали, рассказывая друг другу о родственниках. Проводив девочку до крылечка особняка, Ганц неожиданно получил приглашение от мадам де Сентон зайти на чай. С тех пор все выходные юный отпрыск немецкого банкира, который часто давал ссуды отцу Ленитины, проводил в доме новой подруги. Через несколько лет в доме фон Баркетов произошло несчастье: сначала от сердечного приступа умер глава семьи, а через полгода следом ушла и его жена. Банковские счета банкира были распределены между его компаньонами, часть денег положили на содержание маленького наследника. Сентоны взяли тринадцатилетнего Ганца на воспитание и вырастили его вместе со своими детьми. Для родителей Ленитины уже в те годы не было секретом, что нежная детская дружба их дочери и немецкого мальчика – это первое проявление будущей большой любви. Ганц родился в кальвинистской семье так называемого нового дворянства, которое не особенно признавалось древними родами. Но это не помешало барону Бель Эру рассматривать брак протестанта с дочерью, крещённой в католичестве, как вполне возможный. Супруги и сами принадлежали к разной вере, но это не мешало им любить друг друга всю жизнь. От отца Ганцу досталось небольшое состояние, которым он не мог воспользоваться до совершеннолетия, а банком управляли компаньоны. Поэтому и торопить события родители Ленитины не стали, просто наблюдая, как дети взрослеют и с каждым днём всё больше тянутся друг к другу. Заявление юноши: «Эту кудрявую головку я не променяю ни на какие сокровища мира» – стало в доме барона Бель Эр крылатой фразой. В конце декабря 1641 года, когда Ганцу исполнилось восемнадцать, компаньоны его отца признали юношу совершеннолетним. Они выдали ему сумму, которую немец унаследовал, и предложили стать третьим совладельцем банка, продолжая дело семьи фон Баркет. Но немец мечтал попасть в гвардию… И с банковскими делами у него совсем не складывалось. Тогда Ганц ограничился своей долей в акциях, которая смогла бы приносить ему стабильный доход, и передал право собственности и управления компаньонам отца. Наследственных денег хватило, чтобы купить небольшой феод под Сентом, который дал Ганцу возможность не работать и не служить. Став совершеннолетним, молодой человек не мог позволить себе находиться в доме родителей невесты, поэтому уже в начале 1642 года перебрался в особняк напротив, купленный двадцать лет назад его отцом. В том, что он решительно желает жениться именно на Ленитине де Сентон, юноша ни на секунду не сомневался. Только сказать об этом родителям любимой вслух фон Баркет долгое время не решался. Когда же заветные слова были произнесены, мужчины пожали друг другу руки в знак свершившейся помолвки и барон Бель Эр назначил срок свадьбы – после семнадцатилетия дочери. Пока молодой человек занимался подготовкой маленького особняка ко встрече с роскошной юной супругой, обставляя его новой мебелью, родители отдали Ленитину в пансион, чтобы собрать для неё приданое.
Ганц открыл глаза. Его голова была опущена настолько низко, что сзади из-за плеч её вовсе не было видно, и это зрелище пугало редких прохожих. Прозрачная капля сорвалась с густых тёмных ресниц молодого человека и упала на мокрую землю. Немец обратил взор на небо. Но вместо медленно и важно плывущих пуховых облаков он увидел лишь очаровательное лицо своей возлюбленной. Юноша тяжело вздохнул. «Всё-всё я готов сделать для тебя. Лени, жизнь моя… – мысленно обратился Ганц к невесте. – С того самого дня, как я встретил тебя в этом саду совсем мальчишкой, я живу и дышу только тобой. Только для тебя. Вся жизнь, вся моя жизнь изменилась с того момент, как встретились наши взгляды. Твои прекрасные глаза согрели мне душу. Ленитина, жизнь моя, где ты сейчас? Что с тобой?.. Почему мне так тоскливо и тревожно?..» Первые полгода отсутствия Ленитины тянулись для Ганца безжалостно долго, и юноше казалось, что ещё столько же он просто не выдержит. Необходимость ждать до зимы доставляла юноше тягостные душевные страдания. А с недавних пор к привычной сладостной тоске по возлюбленной прибавилось и новое щемящее чувство тревоги, которое фон Баркет никак не мог себе объяснить. Но даже тени мысли, что он потеряет невесту, Ганц не допускал: объективных причин для расторжения помолвки не было. Стараясь отогнать тоску, Ганц снова погрузился в воспоминания десятилетней давности. И перед его взором снова появилась очаровательная девочка с чёрными кудряшками на голове. Подойдя к маленькой беседке в саду, Ганц вспомнил, как чуть меньше года назад, перед именинами возлюбленной, он сделал официальное предложение Ленитине и просил её руки у Бель Эров. Старший брат девушки – болезненный и молчаливый Мишель принимал в этом деле самое непосредственное участие. О Мишеле стоит сказать отдельно. Он был вторым ребёнком мадам де Сентон и первым, который выжил. Полученная при рождении травма сделала мальчика болезненным, и долгое время врачи не ручались, что он доживёт до совершеннолетия. Но когда в доме появилась маленькая Ленитина, у Мишеля словно появился интерес жить дальше. Он стал активно бороться со своими недугами, которых насчитывалось немало. Едва Ленитина научилась говорить, они стали лучшими друзьями. Разница в возрасте меж братом и сестрой составляла 8 лет, но Мишель её словно не замечал, проводя с сестрёнкой всё свободное время. Соседи поговаривали, что настроение молодого человека зависит от капризов сестры, и были по-своему правы. Смеётся Ленитина – сияет и Мишель. Но на деле всё немного иначе: когда девочка весело щебетала, пела и танцевала, преображался её старший брат. А если на Ленитину вдруг нападала тоска, то Мишель погружался в себя и делался угрюмым, после чего непременно заболевал. Но стоило только брату слечь, как сестра вмиг забывала все свои невзгоды и полностью посвящала себя Мишелю, становясь его сиделкой. Несмотря на увещания родителей, девочка могла всю ночь просидеть у изголовья его кровати, искренне моля Господа оставить Мишеля в живых. И каждый раз юноша выздоравливал – медленно, но верно идя на поправку. Так длилось уже почти тринадцать лет. Старший брат был индикатором настроения младшей сестры. И обмануть их ментальную связь стало невозможно: если с виду весёлая Ленитина в душе печалилась и грустила, то и Мишель чувствовал себя из рук вон плохо. Её душевное настроение словно передавалось его физическому состоянию. Эта удивительная связь сохранилась даже в тот период, когда Ленитина уехала в пансион матери Мадлон. Весь Ребон знал: Мишель талантливо пишет стихи. Его творения расходились в девичьих альбомах десятками копий, вызывая ахи и вздохи юных прелестниц. С одиннадцати лет юноша занимался самообразованием, посещая библиотеки и читая книги древних учёных на латыни. Его познаниям в истории Франции и изящной словесности позавидовали бы лучшие выпускники Сорбонны.
Несколько слов скажем и о внешности Мишеля, за которой скрывался богатый внутренний мир юного мыслителя. Наследник барона де Бель Эра носил удлинённые волосы, они красивыми тёмно-каштановыми волнами спускались вдоль его тонкой аристократической шеи. Черты лица юноши отличались изяществом и утонченностью. Голос молодого человека звучал бархатисто и всегда негромко. Он не любил показных поз и напускной важности, но его костюм всегда был безупречно чист, а речь – грамотна и неспешна. Многие соседские барышни-мещанки заглядывались на болезненного аристократа, мечтая соблазнить его своими чарами, чтобы захапать впоследствии вдовью долю и носить аристократическую фамилию. Но Мишель даже не смотрел в их сторону, всецело посвятив свою жизнь сестре. Барышни же дворянского происхождения, встречая красивого юношу на мессе, искренне жалели его, втайне вздыхая о средневековой красоте молодого поэта. Они прекрасно знали, что и думать не стоит о возможном браке с господином де Сентоном, поскольку семья его небогата, сам Мишель слишком слаб, поэтому папенька с маменькой такую партию для дочери никогда не одобрят. А два года назад с наследником барона случилось несчастье – молодой человек оступился на лестнице, упал со ступенек и сломал поясницу, после чего не смог более ходить. Теперь Мишель передвигался только в кресле на колёсиках. Это обстоятельство на корню срезало последние надежды на взаимность аристократа, теплившиеся в сердцах хорошеньких соседок. Но именно в нём, Мишеле де Сентоне, Ганц обрёл первую поддержку, когда решился заговорить о своих чувствах к Ленитине вслух. В тот день юноши прогуливались по саду. Фон Баркет толкал кресло друга по заметённым первым снегом дорожкам. Остановившись напротив комнат Ленитины, которая вместе с матушкой гостила у подруги, молодые люди синхронно обратили взоры на тёмные окна. Неспешный разговор затих. Прервать молчание первым решился Сентон. – Скажи мне, Ганц, ты любишь мою сестру? – Люблю ли я? – очнувшись от дум, воскликнул фон Баркет. – И ты ещё спрашиваешь! Словно не ты стал молчаливым свидетелем наших неоднократных признаний без слов друг другу в лучшем чувстве на этой земле! – Безмолвные объяснения – это язык любви, я согласен, – кивнул Мишель и перевёл взор на друга. – Но для жизни нужно что-то более вещественное. Ганц порывисто опустился на одно колено и, приложив руку к сердцу, горячо произнёс: – Я люблю Ленитину больше жизни! И готов пойти за ней на край света! Верь мне, Мишель! – Конечно, я верю тебе, Ганц, верю. Ты единственный человек, который достоин руки моей сестры. В этом я даже не сомневаюсь. – Я горы сверну, только бы она была счастлива! – Горы сворачивать не понадобится, – философски заметил Мишель. – Просто береги её. Береги… – Я клянусь! – Моя сестра будет в надёжных руках, если она выйдет за тебя, – произнёс Сентон и опустил веки. – Несмотря ни на что… Правда, венчание придётся проводить по двум обрядам, иначе католическая церковь не признает ваших детей законными. Сейчас не модно отдавать девиц за протестантов, но я знаю: с тобой Ленитина будет как за каменной стеной, – произнеся эти слова, Мишель снова обратил взор на лицо друга. – Ты сможешь защитить её от любых невзгод. Брак по любви – это лучшее, что я могу желать моей маленькой сестрёнке. Ганц склонил голову, принимая похвалы старшего брата своей возлюбленной. И лишь после разговора с Мишелем он решился сделать Ленитине официальное предложение. Если раньше его останавливали сомнения – всё-таки влюблённые происходили из разных сословий и принадлежали к разной вере – то после слов Сентона все они, словно утренний туман, развеялись. Едва девушка вернулась и поднялась в свою комнату, фон Баркет постучал в её дверь и, получив разрешение войти, переступил порог девичьего будуара. – Ленитина, я хочу с тобой поговорить. – Что случилось, Ганц? – с нежной улыбкой на губах спросила юная прелестница, хорошеющая день ото дня. – Нам нужно поговорить кое о чём очень важном, – приблизившись к девушке и взяв её за руку, повторил немец с самым серьёзным видом, на какой только был способен. – О чём это? – хитро сверкнув глазами, спросила Ленитина, хотя девичье сердечко, дрогнувшее в груди, уже подсказало ей, что задумал молодой человек. – О нас, – сжав пальчики девушки в своей ладони, ответил юноша. Красавица подвинулась. Ганц присел рядом с нею на диванчик. – Я уже говорил тебе о своей любви. Но пора и твоим родителям узнать о наших чувствах. – Мне казалось, они и так это знают. Зачем ещё говорить? – Потому что пора подумать о венчании, Лени, – проникновенно сказал немец и прижал ладошку любимой к своей груди, в которой бешено колотилось сердце. – Я хочу просить твоей руки у месье барона. Я хочу, чтобы ты стала моей женой, чтобы ты жила в моём доме, и мы растили вместе детей. Твой брат уже благословил наш союз, и я надеюсь на благосклонность твоих родителей. Но сначала я должен задать вопрос тебе: ты станешь моей супругой, Ленитина? – И ты ещё спрашиваешь? – приподняв изумлённо бровки, воскликнула девушка, а в глазах её загорелся задорный огонёк. – Я жду твоего ответа. – Нет, супругой не стану, – быстро произнесла красавица и не смогла сдержать лукавой улыбки. Фон Баркет растерялся и даже выпустил ладошку любимой. – Как это? Ты не хочешь за меня замуж? И не жаль тебе меня? – Ничуть не жаль, – ответила Ленитина. Ганц смотрел, как в карих глазах пляшут игривые огоньки, и не мог понять, что происходит. «Она меня дурит, – догадался молодой человек. – Но что я не так сделал?» – И бедного Мишеля не жаль? – уточнил немец. – Не Мишель же собрался на мне жениться, чего его жалеть? – пожала плечиками девушка. Ганц, окончательно сбитый с толку, откинулся на спинку дивана и крепко задумался. – Ничего не понимаю. Ты больше не любишь меня? – Отчего же? Люблю, как и прежде. – Ты доверяешь мне? – не унимался молодой человек. – Бесконечно! – ответила девушка. – Так в чём же дело? – развёл руками фон Баркет. – Просить мне твоей руки у барона де Бель Эра или ты не согласна? – Просить, конечно! – прильнув к плечу любимого, ответила Ленитина и шепнула на ушко, обняв юношу своими белыми руками: – Я согласна! В ответ Ганц коснулся губ любимой нежным поцелуем. – Только сначала я должна стать твоей невестой, глупенький. И лишь потом женой. – Бог мой, какие условности! – воскликнул Ганц, хлопнув по ноге ладошкой. От сердца вмиг отлегло. Ленитина звонко рассмеялась. – Но это правила, без них никак нельзя. Сначала помолвка, потом – обручение и только потом – венчание! И, скорее всего, два обряда. Нужно узаконить этот брак в наших верах. – Да, пожалуй, это самое сложное, – согласился немец. – Но, если понадобится, я перейду в католичество, чтобы жениться на тебе. – Об этом сейчас рано говорить, – возразила красавица. – Я не хочу таких жертв – ты не должен предавать веру своих отцов только из-за брака со мной. К тому же… и мне несложно стать кальвинисткой. Ради тебя. – Как скажешь, жизнь моя! Спустившись к ужину в столовую, молодые люди торжественно объявили родителям о своём намерении сочетаться браком. Получив благословение от барона и баронессы, Ленитина и Ганц официально стали называться женихом и невестой. Фон Баркет и Бель Эр скрепили договорённость рукопожатием. Конкретной даты свадьбы в тот день ещё не называли, условившись, что в течение года молодые, как водится, должны проверить свои чувства и укрепиться в намерении создать семью. Эта условность была скорее данью традиции, чем необходимостью, поскольку родители Ленитины давно знали о нежных чувствах детей друг к другу, но так они были скроены, что нарушать привычные устои не умели. Фактически основной причиной отсрочки стало то, что барон де Бель Эр не хотел оставлять дочь бесприданницей, поэтому намеревался за год отложить сумму, достаточную для того, чтобы с честью смотреть в глаза своему зятю-банкиру, достаток которого, пожалуй, раза в три превышал доходы от крохотного имения семьи Сентонов.
Ссылка на Интернет-магазины. Купить в Паблике автора со скидкой.
Дверь в другую реальность
|
|
| |
Rina-Anyar | Дата: Пт, 13.11.2020, 23:21 | Сообщение # 4 |
Архивариус
Писатель
Группа: Аньяры
Сообщений: 435
Награды: 75
Статус: В реале
| Глава 3. Письмо К саду незаметно подкралась хмурая туча, вокруг быстро потемнело, стал накрапывать мелкий противный дождь. Ганц, очнувшись от воспоминаний, плотнее закутался в плащ и быстро зашагал по аллее к особняку Сентонов. Двери отпер единственный в доме слуга, он же дворецкий, он же садовник, он же повар. В гостиной сидели родители и брат Ленитины. – Тебя не застал дождь, Ганц? – заботливо спросила баронесса. – Нет, я вовремя ушёл, – отозвался молодой человек. – Вижу, ты невесел, – отметил глава семьи. «О чём мне веселиться?!» – едва не воскликнул немец, но вовремя опомнился, опустился на стул напротив родителей невесты и произнёс: – Мысли о Ленитине не дают мне покоя. С тех пор как Вы вторично отвезли её в пансион, месье барон, я не нахожу себе места. И не было ещё ни одного письма… Хотя уже пришла осень. Я решил, что должен съездить в пансион и узнать, как она. В гостиную вошёл дворецкий, катя перед собой столик с чашками чая. – Решение неплохое, – произнесла Анриетта де Сентон, беря в руки горячий напиток. – У меня на душе тоже неспокойно, поэтому съездить, конечно, надо. Немного помолчав, женщина добавила чуть тише, наклонившись вперёд, чтобы её слышал только Ганц: – Да и Мишель нездоров. Дворецкий поднёс молодому человеку чашку. Поблагодарив, немец принял её и украдкой взглянул на брата возлюбленной. Сентон действительно был очень бледен, под глазами его образовались тёмно-синие круги от явного недосыпания.
– За полгода в этом пансионе Ленитина немногому научилась, надо отметить, – произнёс барон, в задумчивости поглаживая бороду. – У меня, признаться, были сомнения, возвращать ли её туда ещё на полгода. Но это единственный пансион в провинции, где девиц обучают бесплатно, а я должен собрать приданое для дочери. Как только я смогу это сделать, то сразу заберу Ленитину. – Ах, месье барон, если дело только в этом! – подскочил Ганц, и горячий чай расплескался из его чашки, проворно перебравшись через край. – У меня достаточно средств, чтобы содержать жену! Я мог бы забрать Ленитину хоть сегодня, если вы позволите нам обвенчаться до её семнадцатилетия. – Но как же образование? – развёл руками глава семьи. – Языки, музицирование, живопись – это всё ей очень нравится.
– А я всегда говорила, что женщине не нужно никакое образование, – проворчала баронесса Бель Эр. – Всему, что ей необходимо знать, я её уже научила. Чтобы быть хорошей женой, необязательно цитировать умерших философов! – Вы, конечно, правы, мадам, – чуть склонив голову, произнёс Ганц, обращаясь к матери возлюбленной. – Но Ленитина очень увлечена живописью и надеялась получить больше навыков в пансионе матери Мадлон. – Твоя правда, Ганц, – кивнул глава семьи. – Но ты сам себе противоречишь. Не ты ли минутой ранее яростно желал забрать невесту? – Да, желаю. Я помню, что Вы обещали мне её руку после следующего дня рождения. Но зачем так долго ждать? Ещё почти два месяца! Я могу обеспечить своей жене достойную жизнь уже сейчас. И даже нанять для неё учителя живописи, если она того пожелает. На некоторое время в гостиной воцарилась тишина, отчего стук мелких капель дождя в окошко слышался громче обычного. В камине потрескивали дрова, а чуткое ухо мадам де Бель Эр улавливало ещё и тяжёлое дыхание Мишеля.
Резкий стук в дверь прервал затянувшееся молчание. Ганц резко вскочил и помчался открывать, опережая дворецкого. На пороге стоял человек в намокшем плаще, который вынул из огромной сумки конверт и протянул его немцу. Приняв письмо, фон Баркет пробежался по строчкам взглядом и в душе его похолодело. Расплатившись с гонцом и закрыв за ним дверь, Ганц вернулся к Сентонам и произнёс не своим голосом: – От аббатисы монастыря святой Маргариты…
Содержание письма настолько шокировало всех присутствующих, что несколько секунд никто не мог и слова вымолвить. Но и Сентоны, и фон Баркет категорически отказывались верить словам матери Мадлон, которая утверждала, что Ленитина якобы по доброй воле решила стать Христовой невестой. Почувствовав, что ноги подкосились, Ганц опустился на стул и схватился за голову, не зная, что думать и что предпринять. Бель Эр отрицательно качал головой, в третий раз перечитывая послание монахини. Его жена стояла позади барона и глядела на жёлтый лист через его плечи. – Нет-нет, это не моя всегда весёлая и жизнерадостная дочь! Она на такое неспособна! – прошептал глава семьи. Мишель подкатил в своём кресле на колёсиках к столу и взял конверт, в который было запечатано письмо аббатисы. – Взгляните! – воскликнул молодой человек, а сердце его взорвалось трепетной птицей. – Здесь написано «Спасите Лен!»
– «Спасите Лен!»? – повторил Ганц и, вскочив, вихрем поднёсся к брату возлюбленной. Мишель отдал ему конверт, в который фон Баркет вцепился, словно в спасительную соломинку. – Я так и думал – это обман! Подлог! Это решение вовсе не Ленитины! Не могла моя невеста внезапно забыть меня и променять на монастырскую жизнь! Супруги де Сентон приблизились к юношам. – А я что говорю! Это не моя дочь! – восторженно повторил глава семьи. А баронесса ничего не сказала, а только пустила слезу. Ганц почувствовал, словно за спиной отрастают крылышки надежды – теперь он не сомневался, что должен ехать в пансион и забрать свою любимую из пут католической церкви. Вдруг Мишель почувствовал дикую боль, словно огромные тиски сжали его голову. Перед глазами юноши всё расплылось, тело обмякло. Опустив голову на колени, наследник Бель Эров едва слышно простонал «О, Господи…» и потерял сознание. Он рухнул бы на пол, словно кукла, но Ганц вовремя подхватил его. С помощью дворецкого фон Баркет перенёс молодого человека в его комнату – Мишелю был нужен отдых, его нервы не выдержали переживаний за сестру. Все события вечера ещё больше утвердили немца в острой необходимости немедленно выезжать в пансион при монастыре святой Маргариты. Но теперь перед ним стояла новая задача: Ленитина была заперта в католическом монастыре, куда не пробраться, и добровольно её никто не отдаст законному жениху, тем более – протестанту. Это было ясно, как белый день. Но сдаваться фон Баркет не собирался.
Ссылка на Интернет-магазины. Купить в Паблике автора со скидкой.
Дверь в другую реальность
|
|
| |
Rina-Anyar | Дата: Сб, 19.12.2020, 19:22 | Сообщение # 5 |
Архивариус
Писатель
Группа: Аньяры
Сообщений: 435
Награды: 75
Статус: В реале
| Глава 4. Спасти любой ценой! Мишель лежал на спине. Его неподвижный взгляд был устремлён в потолок, но мысли оказались сосредоточены и ясны. Рядом с изголовьем кровати больного на деревянном стуле, опираясь руками на колени, сидел Ганц. Немец был так же неподвижен и сосредоточен, как и француз. У фон Баркета вообще не было привычки нервно расхаживать из стороны в сторону и теребить вещи – он предпочитал сосредотачиваться и раздумывать в неподвижном состоянии. С момента, как Ганц и дворецкий перенесли Мишеля в спальню, прошло около четверти часа, которые молодые люди провели в полном молчании, обдумывая дальнейшие действия. – Тебе нужно выезжать в Серс немедленно, – наконец подал голос Сентон. – Нельзя терять ни минуты. – Ей очень плохо, да? – подняв голову и обратив взор на брата любимой, спросил немец. – Да, – тихо ответил Мишель и прикрыл глаза. – Я это чувствую буквально кожей. Она в отчаянии.
– Лени ждёт меня? – Нет, она уже потеряла надежду и сдалась. Боюсь, что у тебя очень мало времени, как бы ты не опоздал, Ганц… – Ты думаешь, что постриг… Фраза осталась неоконченной – фон Баркет не смог произнести рокового слова. – Очень надеюсь, что ещё нет, – вновь открыв глаза, ответил Мишель и повернул лицо к другу. – Поторопись, Ганц. Если ты опоздаешь, исправить уже ничего будет нельзя. Если очень постараться, то чужой брак можно аннулировать даже в католичестве, а вот вернуть Христову невесту к мирской жизни намного сложнее… – Еду! – решительно поднявшись, заявил немец. – Сейчас же выезжаю и на рассвете я буду уже у монастыря. – Будь осторожен, пожалуйста, – приподнявшись с кровати, предостерёг друга Сентон. – Это не шутка – стоять поперёк дороги католической церкви… Ганц кивнул, вспомнив, что с некоторых пор Мишель откровенно задумался перейти в веру своей матери и стать гугенотом. А последние события, пожалуй, лишь укрепят молодого француза в таком решении, подумалось немцу. – Верь мне, Мишель, друг, я спасу твою сестру и свою невесту любой ценой! Распрощавшись с семьёй барона Бель Эра, фон Баркет поспешно пришёл на свою конюшню, оседлал мерина и помчался к монастырю святой Маргариты. В голове молодого человека вертелась одна-единственная фраза: «Я спасу её! Спасу любой ценой!»
Едва Ганц покинул дом будущих родственников, Анриетта де Сентон со свечой в руке поднялась в комнату сына.
– Мишель, мальчик мой, как ты себя чувствуешь? – заботливо спросила женщина, присаживаясь на краешек постели и ставя огарок на прикроватный столик. – Плохо, матушка, – хмуро признался юноша. – Просто отвратительно. – Да что же это такое? – протянув руку ко лбу сына, прошептала баронесса. Но Мишель перехватил ладонь матери и, глядя ей в глаза, твёрдо произнёс: – Нет, не то. Мои физические страдания – пустяк по сравнению с душевными, матушка. Я так корю себя, что не могу сесть верхом и помчаться спасать Ленитину вместе с Ганцем! Угораздило же меня уродиться таким немощным! До боли сжав кулак, Мишель стукнул им по простыне. Мать поймала руку сына и погладила её: – Я знаю, мальчик мой, знаю, как тебе тяжело, когда Ленитины нет рядом и ты не слышишь её звонкий смех. – Надо спасти Ленитину. Надо её спасти, а я торчу тут, как пень! – Скажи мне, что у тебя сейчас болит? – касаясь лба сына, спросила баронесса. – Меня всего ломает, матушка, – признался Сентон. – Все кости ноют. Кажется, начинается лихорадка… – О, мальчик мой, – прошептала женщина и обняла Мишеля. – Я пошлю за доктором. – Матушка, – горячо зашептал молодой человек, глядя в пустое пространство комнаты позади матери и не выпуская мадам де Бель Эр из своих объятий, – матушка, помолитесь за меня… Я не знаю, как мне дальше жить со своими недугами. Я так хочу помочь сестре, но не в силах даже на ноги встать! Это смертельная мука, и моя душа не выдержит такого испытания. А Вы – мать! Ваше слово сильнее любого заклятья. Помолитесь обо мне, матушка… – Я каждый день молюсь за тебя и Ленитину Богу, сынок, – прошептала баронесса. – Я верю, что всё наладится. Ганц сумеет вернуть нашу девочку, и мы скоро снова будем все вместе. – Надо спасти Ленитину, матушка, – перебирая оборки на воротнике Анриетты де Сентон, монотонно повторил Мишель. – Спасти любой ценой…
Пока ждали доктора, у Мишеля начался жар. Молодой человек впал в беспамятство и снова погрузился в болезненный омут, который отнимал у него все силы: и душевные, и физические. Болезни с самого рождения, боль изо дня в день, страдания души и тела – всё это настолько осточертело Мишелю и так его ослабило, что наследник барона готов был продать душу дьяволу, только чтобы снова ходить и стать, как все, – здоровым. «Если не судьба – лучше смерть, чем такая жизнь», – размышлял калека. Но сейчас, когда Ленитине грозила беда, он не мог себе позволить расслабиться. «Сначала они с Ганцем поженятся, а потом можно и умирать!» –¬ решил для себя в этот день Мишель. Очаровательная Ленитина всегда побуждала его бороться за здоровье, цепляясь за жизнь. Поэтому Сентон сходил с ума от одной мысли, что он может потерять сестру. От подобных дум молодого человека охватывало дикое желание соскочить с кровати, выбежать на улицу, сесть на горячего жеребца и – как есть, в лёгкой рубахе и кюлотах – умчаться навстречу ветру. Но ноги не подчинялись. Жестокий и беспощадный жар, охвативший слабое тело Мишеля, становился всё сильнее и юноша уже не мог ему сопротивляться. Всю ночь его сильно лихорадило. Кровопускание и холодные компрессы не помогли. В бреду Сентон повторял лишь две фразы: «Спасти, спасти Ленитину… Спасти любой ценой…»
Мгла стояла непроницаемая. Холодный ветер рвал верхушки деревьев, обрывая жёлтые листья. Мелкий дождь назойливо стучал по крышам, изредка переходя в короткий, но сильный ливень. Перед отъездом Ганц получил от барона де Бель Эра конверт, который теперь лежал за пазухой и отсчитывал удары молодого сердца. Горячий конь нёсся сквозь мокрую липкую стену к монастырю святой Маргариты, и ничто не могло его остановить. Душа фон Баркета трепетала. Он был бледен и едва сдерживал свои эмоции в узде. Дико хотелось кричать, и за это молодой человек себя ненавидел. «Нельзя поддаваться панике, нельзя раскисать раньше времени! – сам себе приказал немец и, крепче стиснув зубы, пришпорил мерина. – Я верну её! Верну во что бы то ни стало!» На развилке Ганц взял вправо, свернув с большой дороги на узкую лесную тропку, чтобы срезать путь. Да и дождя в лесу было значительно меньше – кроны деревьев не пропускали водные потоки, хлынувшие на землю с небес, словно слёзы вдов, потерявших мужей в многолетней войне, опостылевшей всей Европе. До Серса оставалось совсем немного. Но не успел немец преодолеть и мили, как перед ним словно из-под земли появился всадник в тёмном плаще, несущийся прямо на фон Баркета. Жеребец незнакомца вздыбился и дико заржал. Ганцу пришлось остановиться.
Двое мужчин преградили друг другу путь. – Эй, сударь, уступите дорогу! – рявкнул мужчина из тьмы. – Я очень спешу! – Я спешу не меньше Вашего! – огрызнулся Ганц. – И от моего промедления может зависеть жизнь одной девушки! – А от моего промедления зависят жизни сотен людей, еретик! – процедил сквозь зубы всадник, уловив немецкий акцент в речи молодого человека, и пришпорил коня. Ганцу ничего не оставалось, как потянуть своего мерина за поводья, заставив отступить в заросли. Холодные влажные ветки противно шлёпнули по лицу и залезли за воротник. Мокрые потоки дождевой воды мгновенно растеклись по телу, пробиваясь сквозь одежду. Фон Баркет почувствовал, что копыта животного заскользили по слизкой, скомканной у обочины земле, цепляясь друг за друга. Конь едва устоял. Раздалось жалобное ржание. «Дьявол!» – прорычал немец, пригибаясь к шее мерина, и злобно оглянулся на незнакомца, которого и след простыл. Молодой человек, аккуратно работая коленями и поводьями, попытался заставить коня снова выйти на лесную тропку. Он нехотя подчинился, но приказа перейти на рысь всё равно ослушался. Фон Баркет понял, что мерин не хочет скакать в ту сторону, откуда примчался незнакомец, словно боится чего-то. Немцу потребовалось немало усилий, чтобы подчинить животное своей воле. В результате природной упёртости, не желавший задержаться на пару секунд, чтобы уступить дорогу другому всаднику, фон Баркет потерял несколько драгоценных минут.
Во дворце епископа было тихо. В окно мерно барабанил дождь. В комнатах мирно потрескивали камины. Узкие стрельчатые окна кабинета, выложенные затейливыми витражами, были созданы для того, чтобы напоминать посетителям, куда они пришли. Дубовый стол, крепкий секретер с бумагами, за многие годы пропитавшимися запахом ладана, напольные канделябры, в которых коптили крохотные свечи, потрескивающие от каждого дуновения сквозняка, портрет Папы Урбана VIII и бархатные портьеры – вот и всё убранство малинового кабинета, в котором епископ Сентонжский по своему обыкновению принимал посетителей. Другой разговор, что ножки для стола и стула в виде львиных голов с разинутыми пастями вырезал лучший итальянский мастер, каждое движение которого стоило целое состояние. И что канделябры оказались полностью литыми из золота, а не покрытыми золотой краской, знать кому-либо вовсе не обязательно. Даже рама для портрета Папы Римского, инкрустированная бриллиантами и рубинами, являлась уникальной работой еврейского мастера-ювелира – лучшего во Франции. Всё убранство дворца, с виду скромное, на деле обошлось провинции в кругленькую сумму. Епископ Сентонжский сидел в кресле с высокой спинкой, прикрыв глаза и отведя назад голову. Бело-фиолетовые одежды подчёркивали старость священнослужителя, оттеняя каждую морщинку на его лице. Седые коротко стриженые волосы едва выбивались из-под пилеолуса , не закрывая больших остроконечных ушей, которые очень плохо вязались с общим видом священника. Вошёл немолодой мужчина в длинном мокром плаще, из-под которого виднелся кавалерийский мундир, и сделал галантный поклон. Это был тот человек, который преградил дорогу фон Баркету часом ранее. – Добрый вечер, шевалье, – размеренно произнося слова, поздоровался священник, не открывая глаз. – Как обстоят дела в Пуату? – Всё под нашим контролем, монсеньор. Я только что оттуда и могу сообщить из первых рук, что мужские монастыри поставляют нам преданных воинов, а женские вдохновляют их на подвиги. Также мне стало известно, что в Леже и Сенте появились два новых мецената, которые по первому Вашему требованию готовы вложить деньги в кампанию против Испании. – А Ла-Рошель? – не открывая глаз, осведомился епископ. – Ла-Рошель спокойна как никогда монсеньор, – с поклоном ответил кавалерист. – В ближайшее время она не станет нам помехой. Гугеноты присмирели, словно ягнята, лишившись большинства своих лидеров. Седой епископ открыл глаза и внимательно посмотрел на посетителя. – Что слышно о Нантской вдове? – Ничего, Ваше Преосвященство. После Рокруа как в воду канула. Её войско разбило лагерь близ побережья, но никаких указаний присоединяться к французской армии от графини не поступало. Говорят, она по-прежнему занята личными счётами с убийцами мужа и не вмешивается в политику. – Ей мало смерти Майенского? – не меняя интонаций, задал риторический вопрос епископ. – Что ж, пусть вдова занимается вдовьими делами. Сделайте так, чтобы эта добрая весть всегда была именно таковой, шевалье. Кавалерист поклонился, понимая приказ епископа без пояснений. – Вы сегодня же отправитесь с депешей к моему племяннику, – вынимая из ящика стола холщовый мешочек и бумажный свёрток, произнёс священник. – Вот пакет и деньги на дорогу. Передайте на словах, что я желаю видеть его лично и как можно скорее. Пусть оторвётся от своих сердечных дел и приедет ко мне. Я уже стар, и хочу попрощаться с маркизом до того, как предстану перед Всевышним. Кавалерист снова почтительно склонил голову и аккуратно сгрёб вещи со стола. – Я могу идти, монсеньор? – Идите, шевалье.
Ссылка на Интернет-магазины. Купить в Паблике автора со скидкой.
Дверь в другую реальность
|
|
| |
Rina-Anyar | Дата: Сб, 19.06.2021, 13:36 | Сообщение # 6 |
Архивариус
Писатель
Группа: Аньяры
Сообщений: 435
Награды: 75
Статус: В реале
| Глава 6. Сомнения викария Оставшись наедине с викарием, Ленитина внезапно для самой себя со слезами на глазах бросилась к ногам священника: – Ваше Преосвященство! Прошу Вас! Выслушайте меня! – Что случилось, дочь моя? – вопросом ответил недоумевающий клирик. – Выслушайте меня, монсеньор! Я не в состоянии более молчать о том, что не могу и не хочу становиться монахиней! – Ты грешна, дочь моя! – отшатнувшись от девушки, ужаснулся викарий и осенил себя крестом. – Если любовь к мужчине – это грех, то да, – гробовым голосом ответила Ленитина. – Любовь не есть грех, – возразил заученной фразой епископ. – Христос завещал нам любить ближнего своего. – Да, но я не могу стать Христовой невестой, потому что я уже помолвлена! Я невеста земного человека! Я обещана другому! Так решили мои родители. – Что за слова? Ты говоришь о Христе, Господе нашем, как о простом смертном! – покачал головой священник. – Сравниваешь его с земным мужчиной! – Я люблю этого мужчину, – схватившись на руку клирика, прошептала Ленитина, пронзая его огнём своих прекрасных глаз. – Люблю и хочу стать его женой, понимаете? Я обещала это, наш союз благословили мои родители на обручении! Как я могу нарушить обещание и стать монахиней? Викарий глубоко задумался. – Выходит, ты пришла сюда не по доброй воле, дочь моя? – Нет, меня вынудили, – твёрдо ответила мадемуазель де Сентон. – О, молю Вас, монсеньор, не дайте свершиться этой несправедливости, которая сделает несчастными сразу пятерых! Меня, моих престарелых родителей, старшего брата-калеку и любимого жениха! Я не смогу жить в монастыре, Ваше Преосвященство! Не губите мою душу, не давайте своего благословения на этот постриг. – Ты озадачила меня, дочь моя, – развёл руками клирик. – Прежде я не встречал подобного. Земные невесты никогда не приглашались к постригу без своего прямого на то согласия. Земным жёнам запрещено становиться монахинями. А невеста после обручения приравнивается в статусе к жене . – Монсеньор, отговорите мать Мадлон от её фанатичной идеи, молю Вас! – Я не желаю вмешиваться в ход событий твоей жизни, дочь моя, – перекрестив Ленитину, ответил клирик. – На всё, что происходит на земле, есть воля Божья. Молись, и Господь не оставит тебя. – Я не перестаю молиться о спасении, – ответила Сентон, склонив голову. – Всё верно, дочь моя, – отозвался священник и, перекрестив девушку ещё раз, подал ей руку для поцелуя со словами: – Благословляю тебя на твой земной путь. Пусть Господь укажет тебе верную дорогу. – Благодарю Вас, Ваше Преосвященство! Ленитина поцеловала руку викария и, поклонившись, попятилась к двери.
На улице уже стемнело – осень приближалась неумолимо и ежедневно воровала у дня пару-тройку светлых минут. Ленитина шла по тёмному коридору почти на ощупь и совершенно бесшумно. Вдруг голову девушки посетила внезапная мысль: «А что мне мешает сбежать прямо сейчас?!» И де Сентон свернула в сторону, противоположную нужной. Она не знала, куда идти, поэтому полагалась только на свою интуицию – из храма должен был быть второй выход! Вдруг в арочном проёме впереди показалась фигура в светском костюме. Ленитина метнулась к стене и слилась с мрамором, закрыв своё белое лицо чёрным рукавом балахона. Человек прошёл мимо, даже не заметив её. Едва гул его шагов утих, Ленитина бросилась к выходу. А мать Мадлон, не дождавшись воспитанницы, послала церковного служку разыскать её. Вскоре обнаружилось, что в храме Ленитины нет. Вот тут-то аббатиса и подняла шум. Не поленилась урсулинка обратиться и к гвардии Серса – лейтенант получил подробное описание сбежавшей воспитанницы и отправил солдат на посты по всем поселениям, прилегающим к городу. В церковном садике стояла крохотная часовенка, с которой когда-то началось строительство храма. Именно в ней и спряталась беглая красавица от разыскивающих её священнослужителей и гвардейцев. По маленькой крутой лестнице девушка забралась в чердачное помещение под крышей и, свернувшись калачиком, уснула там. Ночь была очень холодной, и девушка регулярно просыпалась от охватившего её озноба. Проснувшись в очередной раз, Ленитина поёжилась. Светлое покрывало сползло с её головы и скатилось к слуховому окну. Потянувшись за вещью, девушка заметила, что кончик светлой ткани уже торчит снаружи, а за окном слышится разговор двух гвардейцев: «Что это? Смотри-смотри, Жан! Женский платок!» – «Надо проверить часовню!» – «Окружаем…» Доступно только для пользователей
Ссылка на Интернет-магазины. Купить в Паблике автора со скидкой 50%.
Дверь в другую реальность
|
|
| |
Сегодня форум посетили:
|